Эдуард Говорушко

Эдуард Говорушко

КИНОСЕАНСЫ ОТ АНГЕЛА-ХРАНИТЕЛЯ

Мистический рассказ

Ученые никак не могут разгадать тайну сновидений: зачем они? Тем не менее, думается, у каждого, кто видит сны, есть свои ответы  на этот и подобные вопросы. Не проходит и минуты после засыпания, как Евгений Неврозов погружается в другую, пожалуй, даже более увлекательную, чем  его обычная, жизнь. В детстве, бывало, он даже спать отправлялся без принуждения, чтобы посмотреть «ночное кино». А фильмы кто-то демонстрировал самые разные, и в них, как сейчас в продвинутых компютерных играх, он был даже не участником, а почти всегда главным героем. Были кинокартины  лирические и эротические –   Женя, застенчивый по природе, становился невероятно смелым с  красивыми девченками, с которым наяву боялся заговорить; влюблялся во взрослых женщин и пользовался их расположением; познавательные  -  отправлялся в путешествие в самые разные страны и дикие уголки; трагические – его там пресследовали  и терзали дикие животные и пронзали копьем дикари-людоеды; апокалиптические -  надо ним зловеще зависала американская «летающая крепость» и он  знал, что сейчас раскроются ее ужасные люки и прямо на него свалится  атомная бомба... Иногда во сне кто-то диктовал  увлекательную книгу с замысловатым сюжетом, казалось записать бы и получится настоящий литературный шедевр, но утром, кроме самого факта диктовки чего-то потрясающе интересного,  он ничего не помнил...

А недавно, на семьдесят втором году жизни журналист Евгений Сергеевич осознал, что увиденное во сне помогало ему  в переломных моментах  жизни. Придется, однако, начать издалека, прежде чем рассказать об одном из них.

...Лет эдак сорок пять с лишним собирался Евгений на первое в своей жизни интервью. Заведующий отделом культуры газеты,, интеллигентнейший до застенчивости,  Арнольд Липпе,  поручил отправиться на хутор к известному латышскому поэту Янису Судрабкалну. Надо было подготовить небольшую заметку в связи с предстоящим или может только что прошедшим его семидесятилетием. « Основной материал пришлют из информагентства, а на подверстку вы, коллега, напишете как работается старику на природе, - по-свойски сказал Арнольд начинающему журналисту. - Учтите, живет мэтр  довольно нелюдимо, но в Союзе писателей обещали его известить о визите корреспондента...».

Евгений понимал, что этому заданию был обязан времени летних отпусков - редакция почти опустела, тем  не менее душа его возликовала от дружеского и доверительного тона, с которым к нему обратился известный журналист. В Латвии к этому времени Неврозов прожилт немногим болеее года и, о таком поэте узнать еще не успел. Первым делом отправился в редакционную библиотеку:  К счастью, там нашелся сборник стихов Судрабкалнса, изданный в в конце сороковых, за который поэт получил Сталинскую премию. Стихи были привычными, газетными  – о дружбе братских советских народов. В каком-то из журналов прочел короткую биографию: настояшие имя и фамилия - Арвидс Пейне, - поддержал вхождение Латвии в состав Советского Союза, перед оккупацией республики фашистами переехал на восток , одно время жил в Москве, после освобождения Риги вернулся на Родину. Словом, вполне проходная тема дружбы народов на примере жизни автора в России  и станет предметом нашего разговора, а потом и публикации, решил Неврозов.

Но чем ближе был день отъезда, тем больше  волновался. Вот уже  придумал и чуть ли наизусть выучил вопросы, с которыми собирался обратиться к хуторскому затворнику, купил новый блокнот и каждый записал на отдельной страничке, оставив место для ответов. Но волнение нарастало. Несколько раз перед зеркалом «прокрутил» предстоящую беседу, стараясь найти  непринужденный тон, нужное выражение лица. Мандраж не унимался. Утром, за день до отъезда вдруг осознал, что ему попросту боязно... Латвии не знает, никуда самостоятельно не ездил, как  найдет этот чертов хутор?  Небось в лесу? А вдруг  заплутает и опоздает? А коли во-время приедет,  вдруг этот нелюдимец не захочет  разговаривать? Или заговорит только по-латышски?...

Словом, на долгожданное ответственное задание, которое позволяло ему, нештатнику, утвердиться в редакции, ехать стало страшно до оторопи, хотя еще недавно изнывал от желания такое заполучить. Впору звонить заведующему отдела и каяться в легкомыслии. А между тем он, инженер-конструктор завода, гидрометеоролог по диплому, всерьез вознамерился  сменить профессию... Значит зря, корил он себя. Выходит журналистика не его призвание, если не готов пользоваться самым важным ее инструментом – общением. Впрочем, выяснить такое про себя  было еще страшнее и печальнее.

Ну, не с пеленок, конечно, а с пятого класса Женя мечтал стать журналистом. Да чего слукавить, – писателем! Мечта эта, навеянная  поглощением любых изданий, попадавших  под руку подростку из белорусской деревни первых послевоенных лет, даже сейчас ему, автору неимоверного количества статей и трех книг, кажется попрежнему заоблачной. А что уж тогда... Надо сказать, мечта еще в школе неожиданно стала обретать крылья. Московская радиогазета «Зорька» неожиданно передала письмо, в котором Женя рассказал о шефстве

пионеров-одноклассников над инвалидом Великой Отечественной войны из своей деревни. Передачу слушала вся школа, о дате и времени эфира «Зорька» известила заранее. Авторскому воодушевлению Жени не было предела - стал писать заметки в районную газету о достижениях местных колхозников.На факультет журналистики, однако, поступать не рискнул: в «серебрянном» аттестате  единственная «четверка» - по русскому-письменному. Закончил географический, ходил со студентами-практикантами на учебно-научном корабле.

Позже, устроившись  в Риге на завод, что-то по своей инициативе написал письмо-рецензию на фильм «Девять дней одного года»в молодежную газету, Опубликовали, потом еще  одну. А, увидев свою фамилию под  солидным двухколонником, Евгений, как сейчас говорят, повелся и  размечтался о смене профессии. И тут, как по мановению волшебной палочки, его пригласили к редактору,  а тот предложил  перейти на договор. Три месяца Женя просидел на подхвате, на  коротких новостных  заметках, собирая информацию по телефону. Иногда делал небольшие репортажи с места события, к тому же  фоторепортер Юра Глаголев привлек к своей работе –  поручил делать подтекстовки к снимкам. На гонорарах зарабатывал в полтора раза меньше, чем на заводе. Питался пельменями – на завтрак, обед и ужин. Скудость рациона компенсировал рыбьим жиром – две ложки в день.

Иногда Евгений Неврозов ходил  сфотокорреспондентом на съемки и завидовал той легкости, с которой коллега знакомился с людьми, вступал с ними в беседу, а то и в споры, выуживая интересные для газеты детали. Очевидно Юрий дал хороший отзыв, потому что ответственный секретарь сказал: «так держать» и пообещал в этом случае вскорости взять выпускающим на полставки в .И вот, тебе на...

..Евгений не выдержал нервного напряжения и, позвонив Глаголеву, признался:  трясутся, мол, поджилки перед завтрашним интервью и даже появилась мысль отказаться...

-   С ума сошел, - сказал тот. -  Тебе надо к психиатру, а не к Судрабкалну. Подумай о том, что рискуешь никогда не попасть в штат!  Держу пари: старикан мечтает, чтобы о нем написали! Впрочем, если хочешь, поеду с тобой, - неожиданно смягчился он. – Когда собираешься?

-   Завтра утром. – ответил Евгений. И неожиданно для себя отказался, - Что же, так всю жизнь и  буду у тебя на веревочке? – И положил трубку.

Ночью долго не мог уснуть, пытаясь проанализировать свое состояние. И вдруг дошло: не робость одолевает, а - стыд. До сих пор  считал себя честным  даже в мелочах и искренне, по-деревенски, этим гордился. А тут же подлог -  он  ведь никакой не  корреспондент, -  самозванец, эдакий Гришка Отрепьев от журналистики:  профессии не учился,  в штате не числится, удостоверения нет!

Теперь в семьдесят с лишним лет, все эти переживания представляются Евгению Сергеевичу Неврозову неправдоподобными до смешного. Но тогдашнему новичку в журналистике редакция казалась чем-то вроде храма, а ее насельники чуть ли не не небожителями, попасть в их число хотя   и очень хотелось, но не с черного хода.

.. Юрмала, знойное солнце, неподвижные верхушки сосен на фоне ярко-синего неба.  Пляж доотказа забит загорающими, а вода – купальщиками. Медленно бредет Евгений среди них по теплыне мелководья,  высоко поднимая ноги и осторожно опуская в отвратительную зеленую тину, которую неизвестно откуда нагнал ночной ветер. Чувствует, это сон, но где-то в подсознании теплится подспудная тревога насчет предстоящего интервью, появляются все новые опасения. А вдруг мэтр  попросит предъявить удостоверение?  Что, сгорая со стыда пролепечет будто еще не выдали по техническим причинам?... Очень хочется побыстрее дойти до глубины и окунуться в прохладу! Конечно же, его непрофессионализм прямо-таки на роже прописан. Он и в робкой походке, и в неуверенном, просительном тоне, и в той  же заученности вопросов.. Кто  Неврозов, такой, чтобы  беспокоить, отвлекать такого знаменитого  человека?  С чего вдруг решил, будто журналист? Хочу, мол, взять у вас интервью, а что такое интервью – толком и не знает. Поэт сразу же раскусит  новичка и не захочет тратить на него время... Добрался ли до желанной глубины, поплавал ли – осталось, как говорится, за кадром..... Теперь Евгений бредет назад и с удовольствием замечает: все теплее становится вода, вот она уже почти кипяток... А коли мэтр и снизойдет до разговора, где уверенность, что интервью не забракуют в отделе? А если не в отделе, то ответсек, а то и сам редактор. Материал не  опубликуют и его самозванство выплывет наружу. «Ладно опозорю себя, так  подставлю и газету!» - бьется в мозгу.  И вдруг к ужасу и стыду Евгений обнаруживает, что  из воды выходит... голым.  Куда девались плавки – ума не приложит, не мог же  пойти в воду – без плавок? Куда-то враз улетучились все страхи, связанные с завтрашней поездкой. ... Вернуться, спрятаться на глубине, но ведь все равно когда-нибудь да придется выходить? Охваченный стыдом и паникой от глаз до кончиков пальцев на ногах, не видя никого вокруг, спешит Евгений туда, где сложил  рубашку, брюки, полотенце. Да, скорее натянуть брюки! И вдруг до него доходит, что совершенно не помнит где одежда...  Такого жгучего стыда он не испытывал никогда, добавлялось еще и отчаяние от безвыходности положения, в котором оказался. Поднимает голову, стараясь сквозь слепящие лучи солнца разглядеть ближайшую раздевалку: да, спрятаться там и попросить какого-нибудь мужика одолжить полотенце. И не обнаруживает ни одной раздевалки!... Самое интересное, не видно и людей вокруг, но  Евгений чувствует на себе скользкие,  насмешливо-презрительные  взгляды тысячи глаз... Господи, проснуться бы, скорее сбросить с себя  этот стыдный мучительный сон. Но - то ли не может, то не хочет. И тут неожиданная  радость заполоняет всего : к нему  через поле как бы низко над замлей парит силуэт молодой женщины! Радость от того, что понимает - это мама, какой была  еще до его рождения, в выцветшем розовом ситцевом платье, которое тем не менее  Евгений знает и помнит. Платье пахнет ее  знойным потом, смешанным с острым запахом картофельной ботвы, да лебеды с пыреем, от которых несмотря на все неимоверные усилия матери редко удавалось очистить их огород более чем на три дня.  Мама участливо и ободряюще  улыбается, а потом  произносит, как часто в детстве, застав Женю в беде: « ну что, попался, сынок?» И взглядом приглашает за собой.  Почему-то подумалось – в их деревенский дом. По протоптанной борозде  мама уже не летит, а шагает, он за ней. Она попрежнему юна и легка , но отчего-то на горячем песке остаются следы ее босых ног, к старости  деформированных артритом – только пятка и пальцы. Оставался ли он попрежнему голым – вряд ли, потому что никакого беспокойства по этому или любому другому поводу уже не испытывал. Прошли поле цветущего, недавно окученного картофеля к меже, за которой перешептывалась созревающими колосьями рожь, кое-где пересыпанная отцветающими васильками. В небе по-весеннему заливался запоздавший  жаворонок... Евгений сам себе удивляется – куда подевались не только позор от пляжной наготы, но и стыд за свое будто бы вероломство и страх  перед встречей со знаменитостью?  Хотя о ней, казалось, не забывал ни на минуту. Через ржаное поле узкой стежкой, густо поросшей подорожником, они направляются к большому бревенчатому, крытому тяжелым соломенным одеялом,  незнакомому дому, который будто караулят несколько высоких елей и лип.  Рядом  - длинный сарай и еще одна внушительная постройка. Гумно, подумалось ему. Забора не было. Теперь только он заметил, что строения стоят на пологом пригорке, со всех сторон, окруженном тем же полем ржи, по которому они шли. Вокруг и в  душе воцарились порядок и покой, редко посещавшие даже в благополучные периоды  его  детства. Только легкое любопытство : кто же в тереме живет?

И вдруг мама куда-то исчезает. Нет, она не вошла в дом, но он вдруг ощущает: там ждут и делает шаг в направлении высоких ступенек под жестяным козырьком, ведущим к входной двери между основным домом и  трехстенной пристройкой. Тут сон внезапно обрываетс ...

Проснулся  Евгений совершенно преображенным, спокойным и уверенным в себе, без всяких переживаний за свое будто бы самозванство. Более того, они кажутся неправдоподобными и смешными. Первые минуты пребывал в какой-то непривычной для себя безмятежной неге, которая долго не хотела выпускать из уютной постели.  Им владело лишь  одно желание -поскорее отринуть блаженную лень и ехать на вокзал за билетом.

За давностью лет теперь Евгений Сергеевич не мог вспомнить да какой станции взял тогда билет, в какой стороне нахадился нужный хутор. Знает лишь, что на первый, самый удобный поезд, опоздал и пришлось выехать на три часа позже  на следующем, который останавливался чуть ли не укаждого столба. К книжке стихов Судрабкалнса, что взял с собой так и не притронулся: прилип к окну и  не без грусти наслаждался видами проплывающих мимо ухоженных полей и благоустроенных пристанционных поселков. Уж очень отличались пейзажи от тех, что видел раньше из окна поезда в родной Белоруссии. Попадались и  глухие, как казалось, хутора на берегу небольших лесных озер. Евгению, уроженцу шумной и многолюдной деревни, они казались в диковинку: как можно жить в таком затворничестве? 

Не мог не думать  и о чудесном изменении в психике и самосознании, которое сотворил странный сон:  никакой тревоги он не испытывал, лишь естественное любопытство и нетерпение в ожидании интересной встречи.

Однако самый  впечатляющий результат ночного киносеанса был еще впереди..

Опоздание  оказалось лишь первым в цепочке: прибыв на нужную станцию после пятнадцати часов, выяснил, что нужный автобус ушел, а  следующий, последний в этот день, отправляется около семи вечера. Стало ясно,- побывать у поэта и попасть на обратный рейс не удасться, тем более, что  и хутор еще предстоит поискать. Случись подобное еще вчера, Неврозов наверняка бы вернулся в Ригу, но сегодня купил билет на последний автобус, которого пришлось ждать около двух часов. Времени даром не терял, по флагу нал входом разыскал  здание поселкового совета, там секретарь председателя набросала схему как дойти от остановки автобуса до хутора.

Начинало темнеть, когда водитель предупредил, что пора выходить. К этому времени в автобусе осталось еще два пассажира. Он вышел не без робости – близится ночь, место незнакомое. Может дождаться возвращения автобуса и уехать в горпоселок, там наверняка будет небольшая гостиница, а утром опять сюда?  Когда машина скрылась за поворотом, огляделся. И увидел ... уже знакомый  участок цветущего картофеля  и нахоженную борозду... А за ним – в вечернем сумраке  - желтизна довольно обширного пространства. Неужели то самое ржаное поле за межой, по которому с матерью шел во сне? Заинтригованный, напрочь позабыв о своих колебаниях, быстрым шагом двинулся вперед. И уже с межи увидел среди поля тот самый большой бревенчатый  дом, крытый  соломой. При ближайшем рассмотрении оказалось, что не соломой, а тростником.. Поднявшись на ступеньки, постучался в дверь. Послышались тяжелые шаги, будто кто-то не совсем владея грузноватым телом, неуверенно спускался с лестницы, спустя минуту донеесся звук открывающейся невидимой  двери, и, наконец, медленно отворилась нужная ему.

Оказавшийся передо ним лысеющий старик со стриженной  головой, не  очень аккуратно выбритый,  выглядел немного растерянным и смущенным, будто  его только что разбудили. Внешностью и этой манерой смущаться от неожиданности Судрабкалнс  напомнил Евгению отца, чем вызвал невольное  расположение. И одет был по-домашнему, как отец, всегда переодевавшийся после работы в поношенное: потертые, не знающие утюга серые брюки, клетчатая фланелевая рубашка-ковбойка и поверх ее - видавшая виды  жилетка  от костюма-тройки, на ногах – стоптанные коричневые туфли, приспособленные под тапочки. Не просто было представить, что это знаменитый поэт,  удостоенный всяческих наград, должностей и почестей. Видимо разглядев недоверие и даже недоумение в глазах и фигуре гостя, с подкупающей улыбкой произнес:

-   Да, я Янис Судрабкалнс, извините, что вот так, по-деревенски... А вы, наверное, из газеты? Я было решил, что уже не приедете...

-   А я – Евгений Неврозов, -   уж извините, начинающий журналист, - неожиданно просто признался он. Хозяин прореагировал на невольное признание понимающей улыбкой.

Надо ли говорить, что подобный характер встречи еще более укрепили Неврозова в уверености, что первое интервью будет успешным. По-русски Судрабкалнс ( псевдоним поэта в переводе с латышского означает «серебряная гора»), говорил  хорошо, но с заметным акцентом, как и большинство латышей, которых «начинающий журналист» знал тогда и  помнит сейчас. За исключением, пожалуй, Лаймы Вайкуле.

-   Проходите, пожалуйста,  – и пошел вперед к двери, ведущей из просторных сеней  в основную часть дома. 

Обширное, почти пустое оштукатуренное помещение с высоким деревянным потолком и таким же полом, с печкой - голандкой в одном углу  и двумя  деревянными кроватями у противоложных стен, сработанных  скорее плотником, чем столяром  разнообразила лишь антресоль с высокими перилами, нависавшая почти над половиной площади. Наверх шла довольно крутая лестница, по ней они и пошли..

Скромность обстановки, начиная с сеней с плитой -каменкой, явно использующихся и как   кухня, и как столовая – посредине стоял самодельный стол, покрытый вытертой по углам клеенкой с четырьмя венскими стульями; у стенки - скамейка с двумя ведрами воды и кружкой, заканчивая нехитрой обстановкой основного помещения, наводила на мысль, что поэт живет здесь лишь наездами.  Однако антресоль с полками, уставленными  немецкими книгами в старинных переплетах, большой, покрытый толстым стеклом  стол  с дорогим письменным прибором,  пишущей машинкой и книгой с очками на развороте, удобное кресло и пара таких же венских стульев, широкая тахта или софа, красивый ковер на выструганном полу – свидетельствовали об обратном. О том, что поэту здесь хорошо и уютно. Хозяин указал Евгению на стул, располагайтесь, дескать.

-   Вы знаете, что вам придется провести у меня ночь? – спросил извиняющимся тоном, будто сам насильно оставляет Евгения здесь. – Ведь автобус,  полагаю, уже ушел..

-   Если честно, знаю. Надеюсь, вы меня не выгоните?

-   Обязательно, -улыбнулся Судрабкалнс. - Вот здесь и будете спать, - и показал на тахту. -   Так о чем вы хотели со мной  поговорить?  Давайте, если не возражаете, о дружбе советских народов, о гостеприимстве русских людей, которое я на себе ощутил во время войны!  По-моему, хорошая тема для русской газеты. О том, что только дружба народов во всем мире, примером которой являются отношения братских советских народов – реальная панацея от войн, произнес Судрабкалнс с  искренней убежденностью.

Рассуждения такого рода показались тогда Евгению чуть ли не банальными, ведь мы не замечаем полезности воздуха, которым дышим. Сейчас же он думает иначе. Политики нынешней независимой Латвии, огульно ненавидящие все советское, считают, что поэт, дискредитировал себя в их глазах не только за то, что славил Сталина, но и воспевал дружбу народов, по их мнению являвшейся искусственным инструментом для сохранения Советского Союза. По этой причине все творчество Яниса Судрабкалнса сегодня предается забвению, в том числе и произведения, созданные поэтом в двадцатых и тридцатых годах.  С водой выбросили и «серебряную гору».

...Евгений Неврозов и Судрабкалнс проговорили почти до двенадцати. Около десяти по лестнице поднялась  старуха в неплотно повязанном платке, почти закрывающем лицо, и молча поставила на стол крынку парного молока и большую миску творога. Потом спустилась вниз и принесла еще полбуханки ароматного ржаного хлеба и стеклянную банку со сметаной. Ни гостя, ни поэта она будто бы и не заметила. Евгению даже подумалось, что старуху глухонемая. Затем она принесла белье. постелила мне на тахте,  также молча спустилась вниз и больше не появлялась...

Как-то так вышло, что  и Неврозову довелось давать интервью Судрабкалнсу. То ли по акценту, то ли по каким –то другим признакам собеседник вычислил, что гость - белорус и стал расспрашивать его о жизни на родине, о том, как ему живется среди латышей. Совершенно искренне тот ему ответил, что не видит  разницы в отношении к нему в Москве, где  учился  пять лет, в Мурманске, где три года жил, и в Риге.

-   Вот видите, какое счастье, что мы можем чувствовать себя одинаково хорошо, в любом уголке нашей такой огромной страны, - сказал Судрабкалнс.   А потом без всякого перехода:  -   Я ведь хорошо знал вашего поэта Янку Купала. Мы вместе жили в гостинице «Москва», и я был свидетелем его смерти. Вам ведь известно, что он упал в лестничный пролет гостиницы «Москва»?

Тогда Неврозову было известно, лишь то, о чем писали в учебниках: шестидесятилетний Янка Купала скончался летом 1942 года.  Он навострил уши, ожидая подробностей, но Судрабкалнс будто испугавшись то ли гостя, то ли воспоминаний и неожиданной своей откровенности, замолчал, а потом вдруг попросил:

-     Впрочем, давайте не будем о печальном,  ведь Янка Купала ни имеет никакого отношения к теме вашего визита. Да и давно это было... И в газете об этом не пишите, пожалуйста.

Недавно Евгений Сергеевич узнал, что по мнению ряда современных  белорусских исследователей, Янка Купала не покончил жизнь самоубийством, как утверждали в 1942 году власти, а был сброшен в лестничный пролет сотрудниками КГБ.  Свидетелей этой трагедии, естественно, не оказалось. Задним числом Неврозов, конечно, пожалел, что не  настоял тогда на продолжении разговора с Судрабкалнсом,  «не для печати», как говорится. Впрочем, что можно было ожидать  от новичка, робеющего от пиетета перед выдающимся латышским поэтом. К тому же, он был гостем, а в чужой церкви свеч не поправляют, как говорили  в деревне.

...Перед тем как пожелать корреспонденту спокойной ночи и оставить одного в кабинете на антресолях, Янис Судрабкалнс спустился вниз и вернулся с эмалированным ведром  с крышкой:

-   У меня тут, как понимаете, удобств нет, - промолвил, явно испытывая неловкость. -   Так вот, чтобы вы не спускались по незнакомой лестнице, воспользуйтесь ночью таким вот своебразным туалетом...

Евгений покраснел от смущения и такой неожиданной внимательности с его стороны. В шесть утра поэт поднялся разбудить гостя, но от его тяжелых шагов по скрипучей лестнице тот уже проснулся. Они позавтракали тем же творогом со сметаной, попили чаю с откуда-то взявшимися свежими баранками. Потом Сужрабкалнс  вышел со ним во двор, чтобы показать прямую дорогу к остановке. Она оказалось той, которой Евгений шел к этому хутору.

Так  легко и просто Неврозов выполнил задание, а заметку практически записал в блокнот еще в поезде. Ее сразу же опубликовали, а автора спустя пару недель  зачислили в штат на полставки.. Отпраздновав с друзьями это событие в несуществующем сейчас кафе «Флора», дома Евгений нашел письмо от матери. И до сих пор хранит его. « Дорогой сынок! - писала мама, окончившая три класса церковно-приходской школы, полудетским почерком, -  в прошлую среду я вдруг почувствовала, что с тобой  что-то неладно.  Говорила тебе, уезжай из Латвии, все говорят, что русских там не любят.. Всю ночь не спала, ворочалась с боку на бок, переживала за тебя, думала как помочь...Заснула только к четырем часам, когда уже треба было вставать корову даить.. Да и то тревожно, все какие-то плохие сны про тебя видела. Вроде бы ты чуть под трамвай не попал, но потом обошлось.  Может тебе денег, сынок,  прислать? Ты не стесняйся, напиши. У нас все добра, батька  на будущий год собирается на пенсию, хлопцы, браты твои. нас навещають... Ответь мне сразу, успокой. Твоя мать »

Прочитав письмо,  взглянул на календарь. Среда – день его постыдных страхов, а ночью на четверг мама выводила его голым с пляжа. Как это объяснить?

Сколько лет прошло с того судьбоносного сновидения, а Евгений Сергеевич часто возвращается мысленнок нему и другим своим ночным «киносеансам». И  становилось все яснее, что сны, как и прочитанные с детства  книги, добрые примеры и самовосптание, формировали  его личность, развивали ум, шлифовали характер, эмоциональную составляющую души. А еще в критические моменты  незаметно, помимо его воли готовили к тому, чтобы достойно справиться с предстоящим испытанием.. Волшебницей-феей в такого рода судьбоопределяющих ночных сеансах, как и в том, «голом», чаще всего выступала мать. И когда была жива, и сейчас, когда он сам уже дедушка со стажем.

На восьмом десятке уже можно подвести некоторые жизненные итоги. И не опасаясь дурного глаза, Неврозов мог признаться себе: жизнь удалась. При этом без каких-то значимых усилий с  его стороны. Никогда не думал больше пяти минут, прежде чем принять важное решение. Более того, не всегда знал, чего хотел, - все как бы складывалось само собой и так, как он действительно хотел, сам того не сознавая. Это совсем не значит, что прожил все эти годы играючи. В войну, в окупированной немцами деревне маленький Женя, чем только не болел. Умирал от сыпного тифа, уже  и рубашку из домотканого полотна на смерть пошили... 

Была ситуация, из которой, казалось нет другого выхода, кроме самоубийства, но на самоволку из жизни был какой-то категорический запрет. В конце концов все  наладилось. Интуиция, назовем пока это так, не раз подсказывала время, когда серьезная медицинская операция будет удачной, а их было не одна и не две. В момент, когда впервые увидел свою будущую жену, сразу же осознал, что именно с этой девушкой нужно связать будущее.  В советскую армию его, офицера запаса, призвали из молодежной газеты, а потом пытались оставить сотрудником армейской окружной, завлекая майорской должностью и  приличной по тем меркам зарплатой.  Однако, в  душе подобная перспектива почему-то вызвала отчаянный протест. Потом оказалось, что  как офицеру «оккупационной» армии, ему бы пришлось бы уехать из любимой  Риги...  

Очень своевременно вышел, как тогда говорили на заслуженный отдых, уже через полгода пенсионный возраст стали постепенно повышать, а зарплата, с которой начислялась пенсия - понижалась. А все потому, что после войны в семь лет Женя категорически воспритивился отцу, когда на комиссии по восстановлении метрик, тот  хотел записать мальчика годом моложе, - чтобы  позже в армию пошел.

Из Риги все же пришлось уехать, в Соединенные Штаты. К дочери, которая вышла замуж за американца и родила сына и дочь, его любимых внуков. И во-время, потому что в Риге давно на пенсию прожить невозможно. В США же  жена открыла семейный детский сад и... взяла Евгения Сергеевича на работу. Семейный бизнес позволяет безбедно жить, да еще и чувствоать себя моложе среди живых и смышленных ребятишек. К тому есть материальная возможность   на три месяца в году летать на свидание с Ригой и Белоруссией, куда ездит на могилы родителей и повидаться с братом и племянниками.

Довольно удачно сложилась и журналистская карьера. Из молодежной газеты Евгений Неврозов плавно перетекал в собственные корреспондены по Прибалтике трех Центральных газет, позже длительное время работал заместителем редактора в популярнейшем русском еженедельнике в Риге. С ним сотрудничает и из США, а также периодически публикуется в здешней газете. Написал четыре книги , две повести и несколько рассказов.

Верхом наивности  и глупой самонадеянности было бы считать, будто жизнь Евгения Сергеевича не обделила из-за каких-то его высокоморальных качеств или особых заслуг перед Всевышним. В Бога он, кстати сказать, верит постольку-поскольку. В церковь ходит редко, -  свечи поставить за здравие здравствующих и за упокой ушедших родителей и близких. В душе Неврозов считает, что  его церковь у него в голове. Именно в ней он молится создателю, которого пока удобно называет Иисусом Христом, благодарит за милости к нему самому и родным. И  за то, что приставил ко нему Ангела-хранителя, всевидящего и оберегающего от опасных соблазнов и других напастей.

В Ангела-хранителя, Евгений Сергеевич, как и большинство  людей счастливых, верит, и с недавних пор считает, что его интуиция – один из инструментов небожителя, призванных страховать подопечного. Он вдруг осознал, что интуитивно принимаемые решения почти всегда были правильными.  И соответственно, ему не раз приходилось жалеть, если вопреки внутреннму голосу послушался  рассудка.

Но ведь наверняка - интуиция далеко не единственный инструмент Ангела-хранителя, как-то задумался Неврозов. И вдруг в каком-то предутреннем полусне озарило: режисером и прокатчиком его снов является не кто иной, как Ангель-хранитель. Отсюда и назначение сновидений - они призваны формировать, страховать и охранять его..

Однако зачем же ему посылаются  тяжелые и трагические сновидения? Например, те, в которых поочередно умирали родители, еще долго здравствующие после трагических «киносеансов»? Или вот для чего полгода назад  ему показали кадры чуть ли не всемирного потопа, от которого люди, в том числе и близкие Евгения Сергеевича, спасаются на каком-то странном  полупритопленном катере. И вдруг он  просыпается от охватившего его какого –то первобытного ужаса: родного  человека смывает волной... Бешено колотится сердце, словно пытается вырваться из грудной клетки. Суеверия заставило Евгения Сергеевича на всякий случай  про  это  «кино»не рассказывать целых полгода. Никакого несчастья за это время не случилось ни с ним, и ни с кем из дорогих сердцу людей. Но для чего же оно было показано?

Стоило задуматься как получил подсказку: очевидно благодетель- режиссер предлагает пережить горе во сне, чтобы минуло наяву. Ведь снаряд в одну и ту же воронку падает редко. А коли все же упадет, пережить будет легче. Евгений Сергеевич вспомнил, как не раз  переживаемая во сне смерть отца помогла воспринять действительную кончину относительно спокойно, как что-то неотвратимое, а потому – естественное. Со смертью матери было немного по-другому: после телеграммы  минут пять бился в спасительной истерике...

Невзоров уверовал, что его Ангел-хранитель - самый внимательный, дисциплинированный  и ответственный из небожителей: не отдыхает ни днем, ни ночью – все бдит. К тому же,  удивительно снисходителен и терпелив: пять автоаварий сделал Неврозов в Америке. В них никто не пострадал, машины в каждом происшествия получали легкие повреждения – царапины, вмятины, снесенные зеркала. После шестого касательного столкновения со встречным FORDом  Евгений Сергеевич, наконец,  внял настойчивому предупреждению и, перестав испытывать терпение благодетеля, пересел на велосипед.

С возрастом характер сновидений меняется. Евгений Сергеевич уже не летает во сне, как периодически в детстве и юности;  куда-то пропали картины апокалиптические; не видит «летающей крепости» с ее зловещими люками...Но, когда случается днем достает иррациональная тоска, ночью посещает родительский дом и встречает  незабвенных и дорогих  сердцу  мать с отцом - в повседневных  деревенских заботах , здоровыми и улыбающимися. Вот только крыша прохудилась, жалуется мать втихомолку от отца. Он отвечает: нет проблем, поправим,  и  просыпается с легким сердцем.

В периоды творческого застоя, не минующие каждого пишущего, сон возвращает Неврозова к моментам  профессионального успеха, связанного с удовольствием от новой статьи или книги, а то как бы перемещает в будущее, и он, не скрывая радости, перелистывает роман, который будто бы только что издал. Или присуствует на  многолюдной презентации, где ему, писателю-имениннику, пожимают руку очень уважаемые люди. После такого кино  «рука тянется к перу, перо-к бумаге».

Однажды около семидесятилетия  его посетил сон безвыходный. Вот Евгений Сергеевич, спокойный и уверенный в себе,  шагает себе с какого-то хорошо известного места, известным маршрутом  к  другому известному месту. Кажется оно вот-вот, за этим поворотом. Но за поворотом следует другой, третий, Предчувствуя беду он начинает волноваться и, как заблудившийся в диком лесу. Идет в одном направлении, но попадает в какой-то бесконечный незнакомый заброшенный город-лабиринт, которому конца нет. Впадает в панику – выхода нет, единственное, что остается, - быстрее проснуться... Открывает глаза и с удовольствием ощущает себя в привычной обстановке, в своей постели...

Нечто подобное Неврозов стал видеть регулярно, через месяц-другой. Только бесконечный город меняется на какие-то заброшенные цеха  с  непроходимым частоколом металлических конструкций и громадных станков. А то вдруг он оказывается среди пустынного лунного пейзажа, простирающегося до горизонта и за ним. А может эта какая-то другая обитаемая раньше  и покинутая людьми планета?  И пути назад нет - Евгений Сергеевич напрочь позабыл, как сюда попал. Он прекрасно понимает, что это сон, но  все чаще ему труднее открыть глаза и оказаться в уютной постели.

Такие сны, правда,  никак не сказываются  на настроении, но Неврозов боится даже предположить, к какому такому пути  готовит его на этот раз  Ангел-хранитель.. Ведь рождение и смерть, подумалось ему как-то в полусне, может быть ни что иное, как телепортация души с одной планеты на другую. Значит, нет ни ада, ни рая.  А приближается пора,  когда душа действительно воспарит над той покинутой планетой, с которой она переместилась в его земное тело...И там, наконец,  латыш Арвид Пейне, под псевдонимом Янис Судрабкалнс, и белоруска Анастасия Шинкевич, под псевдонимом Анастасия Говорушко, расскажут ему о том, как помогли провести первое в жизни интервью. А может он и разминется с ними  на их очередном пути на Землю? Не хотелось бы...